26 апреля 1986 года произошла катастрофа на Чернобыльской атомной станции. На ликвидацию последствий аварии отправились тысячи специалистов. Один из них – простой механизатор колхоза «Трудовик», уроженец Кадыйского района Сергей Смирнов. Он уехал в Чернобыль в октябре и провел в зоне отчуждения три месяца. Сергей Николаевич был водителем: он возил людей, в том числе, к тому самому четвертому блоку, где велись работы по дезактивации и разбору образовавшихся после взрыва завалов.

Механизатор широкого профиля

– Сергей Николаевич, вы родились в Кадыйском районе?

– Да, в деревне Лубяны, здесь вырос и работал. Мама трудилась в колхозе бухгалтером, а отец простым рабочим.

– Кем в детстве мечтали стать?

– Сложно сказать. Думал, как жизнь повернет, так и ладно. Ну, наверное, как и многие мальчишки, водителем. После школы окончил училище, получил права тракториста и шофера, стал механизатором широкого профиля.

– В армии служили?

– В Лейпциге, в Германии. Два года отслужил водителем, вернулся домой в январе семидесятого. После армии устроился в колхоз «Трудовик». Жили нормально, работа была. В посевную и уборочную трудиться приходилось с утра и до утра.

– Как с женой познакомились?

– Татьяна работала в школе учительницей. Она приехала по распределению, в клубе встречались, пришлось добиваться ее расположения. У нас две девочки, живут в Иванове, работают в детских садах, а еще есть внучка и внук.

Из района взяли троих водителей

– Как вы узнали об аварии на Чернобыльской станции?

– Услышал по радио. Меня, в числе многих других, вызвали в военкомат и отправили на медкомиссию. После сказали: «Ждите повестку». Приготовил кружку, ложку и питание на двое суток.

– Вы понимали, куда вас могут направить?

– Еще на медкомиссии сказали: наверное в Чернобыль. В общем, в октябре 1986-го мы поехали в зону отчуждения. Из района троих водителей забрали: меня, одного человека из Текуна и еще одного из больницы, он добровольцем пошел. В основном забирали тех, у кого уже есть двое детей.

– Вы понимали, что там произошло и насколько это опасно?

– Толком нет. В общем, привезли нас в Кострому, вместе с другими посадили в «Икарус» и повезли в Курск, в военный городок. Здесь переодели в военную форму, как полагается, со всеми знаками различия, дали химзащиту. После этого посадили на поезд до Киева. Туда мы приехали в двенадцать дня. До вечера из вагонов не выпускали, ждали машины из Чернобыля. В итоге в городок, где стояла наша бригада, мы приехали около трех часов ночи. Там нас построили, забрали документы и отправили спать в палатки.

Пропуск с красной полосой

– Получается, у вас все было организовано, как в армии?

– Да. Жили в палатках, двухэтажные нары и тумбочка. Есть дневальный и дежурный. Утром нас распределили по батальонам и ротам. Мы оказались вместе с текунским водителем. Третий наш земляк, шофер «санитарки», попал в химическую разведку. Они на БТРах ездили, проверяли границы радиационного загрязнения. Та тридцатикилометровая зона, она ведь на самом деле была везде разная. То есть где тридцать, где сорок, где больше километров.

– С чего началась ваша работа в Чернобыле?

– На следующий день пошли в парк, получили машины, приняли и поехали на станцию. Мне дали ЗИЛ-131 с кунгом, возил личный состав. Кого в Чернобыль, кого на станцию, кого в Припять. Утром отвозил, вечером обратно забирал. На стекле моей машины был закреплен пропуск с красной полосой и надписью «Всюду», который позволял беспрепятственно передвигаться по всей Чернобыльской зоне. Но только в границах, за ее пределы я не имел права выезжать.

Чернобыль – это портовый город на берегу Припяти, что-то вроде Юрьевца, который в Ивановской области. От него до станции семнадцать километров. Сначала на АЭС мы ездили через Чернобыль, потом нашли к развороченному блоку прямую дорогу. Рядом был еще город энергетиков Припять. Красивый: колесо обозрения, лодочная станция. К сожалению, он превратился в мертвый город.

Электронные часы переставали работать

– У вас была какая-то защита от радиации?

– Респираторы, противогазы… Но в них ездить было очень тяжело. В первый раз выехал на станцию: на улице жара, окна в кабине открывать нельзя, с тебя пот ручьями течет. Надевал ватно-марлевую повязку – «лепесток». У меня их целый пакет в машине лежал.

– Вы, находясь там, воздействие радиации на себе чувствовали?

– На второй день появилось першение в горле, начался кашель, как будто простудился. Продолжалось состояние целую неделю. Как нам объяснили, то были признаки воздействия радиации. Электронные часы после поездки переставали работать. Это тоже признак, что ты получил дозу.

– Я слышал, что водители вешали на кабины свинцовые пластины?

– Это на тех машинах, которые вывозили зараженные материалы со станции – асфальт, графит, остатки бетонных конструкций, арматуру в могильники. В эти же могильники потом сбрасывали и технику. Когда могильник заполнялся, его засыпали с вертолета желтым порошком, потом поливали водой, образовывалась пленка, и засыпали землей.

– Вас регулярно проверяли?

– Конечно, каждый день, какую дозу ты получил. В четыре утра выезжали, заправлялись или на базе, или от «мамок» – бензовозов, которые выдвигались к станции,- забирали людей и на АЭС. К пяти вечера возвращались на станцию, забирали народ. По окончании смены, чтобы попасть на базу, машину мыли из пожарных брандспойтов, каждую радиоактивную песчинку вымывали. На выезде радиационный пост, там стоял аппарат, что-то вроде небольшого столба для проверки уровня радиации, мы его называли «японец». Если заморгает, разворачивайся и опять на мойку. В общем, часов в десять вечера доберешься до городка, людей высадишь, идешь в столовую и спать. Кстати, кормили отлично. Мясо, тушенка, фрукты, много компотов, сливочное масло. В четыре утра тебя дневальный снова будит, путевка уже на тумбочке – и все по новой.

«Я до сих пор на учете в районной больнице»

– Вы сказали, что были возле того самого четвертого блока, что вы там видели?

– Там снизу и до верхнего этажа были большие окна, их зашторили пятимиллиметровыми свинцовыми листами. Видел, как дезактивировали, мыли все специальным раствором. После взрыва графит с крыши сбрасывали. Те, кто этим занимался, наверное, все уже умерли. Внизу графит и другой мусор грузили в машины специальными захватами. Рассказывали, что запустили японский аппарат, а он не выдержал. Наш механический поработал.

– Мужской коллектив, праздники, наверное, отмечали?

– Там с этим было строго, спиртное ни-ни. Однажды автолавка привезла одеколон «Наполеон», мужики сразу сообразили, что к чему. Ну и по всему городку стали находить пустые флаконы. После этого резко запретили продавать одеколон.

В другой раз двое или трое ушли в самоволку на свадьбу, в соседнюю деревню, принесли самогон и попались. Сразу объявили построение на плацу. Одного из них прямо с банкой провели мимо строя, всем показали. Принесли два дозиметра, замерили самогон, а его пить нельзя, он с радиацией. В итоге – приказ, в двадцать четыре часа с «волчьим билетом» ребят отправили домой.

– Сколько времени вы там провели?

– Три месяца. В октябре приехал, к Новому году вернулся. Там можно было и два дня пробыть, а потом попасть в госпиталь. Сказали, если пять лет проживете в экологически чистом регионе, значит, и дальше будете жить. И все равно, много наших умерло. У меня здоровье сразу после возвращения стало ухудшаться. Сначала зубы стали выпадать, потом волосы, на нервную систему серьезно подействовало. Сейчас со зрением проблемы. Я до сих пор на учете состою в районной больнице, каждый год диспансеризацию прохожу. Когда уезжал, командир бригады за руку попрощался, он после Афганистана, говорит: «Приезжайте ко мне в Кинешму». Я улыбнулся, ведь Кинешма совсем рядом.

Алексей ВОИНОВ

Фото Татьяны Лебедевой

Выражаем благодарность за помощь в подготовке материала сотрудникам Кадыйского центра социального обслуживания и лично его директору Елене Большаковой