Первый фортепианный концерт – Чайковского, последняя симфония – Прокофьева, но, звуча друг за другом, они кажутся крайними точками одного пути. Начинаясь с красивого, свободного взлета, этот путь – конечно, не всегда безмятежный – все-таки завершается счастливой спокойной улыбкой. Со смыслом выстроенная, концертная программа Костромского губернского симфонического оркестра под управлением Павла Герштейна вечером 5 апреля стала поводом пофилософствовать, настроиться на светлое (скоро Пасха) – и открыть для себя пианиста Арсения Тарасевича-Николаева, впервые приехавшего в Кострому в рамках программы Министерства культуры «Всероссийские филармонические сезоны».
Если к неземной красоте добавить абсолютную свободу, грандиозную мечту и огромную силу, то получится Первый фортепианный концерт Чайковского – его самое начало. Музыка, ставшая символом. Звуки, знакомые каждому на планете. Хрестоматийное. Но у Арсения Тарасевича-Николаева с этим великим материалом особые отношения.
В XVI Международном конкурсе имени Чайковского, который случится летом, Тарасевич-Николаев – один из претендентов на победу. А значит, в его Чайковском – пусть даже самом узнаваемом – просто не может быть штампов. Первый фортепианный концерт солист начинает как будто не на вдохе – сразу на выдохе, на невероятном эмоциональном пике. И именно «острые», а не лирические состояния здесь по-настоящему потрясают.
И без того очень цельный, фундаментальный звук Тарасевича-Николаева только укрепляется звучанием оркестра – они сосуществуют в сильной сцепке. Заданная фортепиано мощь подхватывается оркестровыми и перерастает в настоящую стихию, которая позже перерождается в тихое и сентиментальное повествование – оркестр под управлением Герштейна отточенно работает на контрастах, уверенно выдерживает сложносочиненную структуру Чайковского. Здесь полярны – от драматизма до умиротворения – эмоциональные посылы, здесь постоянно меняются ритмы, колеблется темп, и вся эта музыкальная махина безудержно мчится к финалу, где рьяная плясовая в какой-то момент переходит в красивую и раздольную тему, так напоминающую хрестоматийное начало концерта. Вот только теперь к красоте, свободе и силе добавляется ощущение неизбежности.
Неизбежность жизненного финала – в последней, Седьмой, симфонии Сергея Прокофьева. В ней много фатального, но на удивление – ничего трагичного. Исполняя прощальную музыку Прокофьева, Павел Герштейн как будто выстраивает вертикаль: движение начинается из каких-то глубинных недр, а завершается в недосягаемой вышине. И при всей своей легкости образы здесь ощутимы физически.
Откуда-то изнутри мироздания начинают размеренное повествование струнные – это как погружение в истоки. Оно недолгое: уже во второй части звук, земной по своей природе, уступает место инфернальному звуку – робкий вальс становится все смелее и смелее, пока не превращается в космический ураган. В третьей части земное уходит совсем – вместо него свободное дыхание, успокоение, которого не бывает в мире. И уже на недосягаемой дистанции, на какой-то запредельной высоте в четвертой части начинается странное, лег- кое «гарцевание». Звук «скачет» все осторожнее, как будто приближаясь к неизведанному рубежу, и – обрывается в одночасье. Не страшно, не тяжело и, похоже, даже с надеждой на возрождение – очень символично в апреле, живущем ожиданием Пасхи.
Дарья ШАНИНА
Фото Татьяны Шепелевой
